Неточные совпадения
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим
жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к
природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Чичиков согласился с этим совершенно, прибавивши, что ничего не может быть приятнее, как
жить в уединенье, наслаждаться зрелищем
природы и почитать иногда какую-нибудь книгу…
От
природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все
жили в мире и радости и не смели
жить иначе, что самый легкий диссонанс
в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не
в исступление, и она
в один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли
жить за счет чужой силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить труд, но она стала его второй
природой и уже не только приняла отвратительные формы, но
в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
«
Живут в согласии с
природой и за счет чахоточных иностранцев», — иронически подумал Клим Иванович Самгин, — подумал и рассердился на кого-то.
Но слова о ничтожестве человека пред грозной силой
природы, пред законом смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова меньше всего мешают
жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр,
прожив 72 года и доказав, что пессимизм есть основа религиозного настроения, умер
в счастливом убеждении, что его не очень веселая философия о мире, как «призраке мозга», является «лучшим созданием XIX века».
— Позволь, позволь, — кричал ей Варавка, — но ведь эта любовь к людям, — кстати, выдуманная нами, противная
природе нашей, которая жаждет не любви к ближнему, а борьбы с ним, — эта несчастная любовь ничего не значит и не стоит без ненависти, без отвращения к той грязи,
в которой
живет ближний! И, наконец, не надо забывать, что духовная жизнь успешно развивается только на почве материального благополучия.
Он ждал с замирающим сердцем ее шагов. Нет, тихо.
Природа жила деятельною жизнью; вокруг кипела невидимая, мелкая работа, а все, казалось, лежит
в торжественном покое.
— Не мы виноваты
в этом, а
природа! И хорошо сделала. Иначе если останавливаться над всеми явлениями жизни подолгу — значит надевать путы на ноги… значит
жить «понятиями»…
Природу не переделаешь!
«Нет, это не ограниченность
в Тушине, — решал Райский, — это — красота души, ясная, великая! Это само благодушие
природы, ее лучшие силы, положенные прямо
в готовые прочные формы. Заслуга человека тут — почувствовать и удержать
в себе эту красоту природной простоты и уметь достойно носить ее, то есть ценить ее, верить
в нее, быть искренним, понимать прелесть правды и
жить ею — следовательно, ни больше, ни меньше, как иметь сердце и дорожить этой силой, если не выше силы ума, то хоть наравне с нею.
Кровь у ней начала свободно переливаться
в жилах; даль мало-помалу принимала свой утерянный ход, как испорченные и исправленные рукою мастера часы. Люди к ней дружелюбны,
природа опять заблестит для нее красотой.
С одной стороны, фантазия обольщает, возводит все
в идеал: людей,
природу, всю жизнь, все явления, а с другой — холодный анализ разрушает все — и не дает забываться,
жить: оттуда вечное недовольство, холод…
Гончарова.], поэт, — хочу
в Бразилию,
в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает
в камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда,
в светлые чертоги Божьего мира, где
природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно
жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
И все-таки не останешься
жить в Маниле, все захочешь на север, пусть там, кроме снега, не приснится ничего! Не нашим нервам выносить эти жаркие ласки и могучие излияния сил здешней
природы.
Не лучше ли, когда порядочные люди называют друг друга просто Семеном Семеновичем или Васильем Васильевичем, не одолжив друг друга ни разу, разве ненарочно, случайно, не ожидая ничего один от другого,
живут десятки лет, не неся тяжеcти уз, которые несет одолженный перед одолжившим, и, наслаждаясь друг другом, если можно, бессознательно, если нельзя, то как можно менее заметно, как наслаждаются прекрасным небом, чудесным климатом
в такой стране, где дает это
природа без всякой платы, где этого нельзя ни дать нарочно, ни отнять?
Чистый внутренний трагизм является
в том случае, когда обнаруживается безысходный трагизм любви, коренящийся
в самой
природе любви, независимо от социальной среды,
в которой людям приходится
жить.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить
в гошпитале и Академии; так
прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем, что было с каждым во время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила
природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов,
природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли
в дурачки, они играли
в лото, она даже стала учиться играть
в шахматы, как будто имела время выучиться.
Страстный поклонник красот
природы, неутомимый работник
в науке, он все делал необыкновенно легко и удачно; вовсе не сухой ученый, а художник
в своем деле, он им наслаждался; радикал — по темпераменту, peaлист — по организации и гуманный человек — по ясному и добродушно-ироническому взгляду, он
жил именно
в той жизненной среде, к которой единственно идут дантовские слова: «Qui e l'uomo felice».
Соколовский, автор «Мироздания», «Хевери» и других довольно хороших стихотворений, имел от
природы большой поэтический талант, но не довольно дико самобытный, чтоб обойтись без развития, и не довольно образованный, чтоб развиться. Милый гуляка, поэт
в жизни, он вовсе не был политическим человеком. Он был очень забавен, любезен, веселый товарищ
в веселые минуты, bon vivant, [любитель хорошо
пожить (фр.).] любивший покутить — как мы все… может, немного больше.
Живут? Но молодость свою
Припомните… дитя!
Здесь мать — водицей снеговой,
Родив, омоет дочь,
Малютку грозной бури вой
Баюкает всю ночь,
А будит дикий зверь, рыча
Близ хижины лесной,
Да пурга, бешено стуча
В окно, как домовой.
С глухих лесов, с пустынных рек
Сбирая дань свою,
Окреп туземный человек
С
природою в бою,
А вы?..
За «Бедную невесту», «Не
в свои сани не садись», «Бедность не порок» и «Не так
живи, как хочется» Островскому приходилось со всех сторон выслушивать замечания, что он пожертвовал выполнением пьесы для своей основной задачи, и за те же произведения привелось автору слышать советы вроде того, чтобы он не довольствовался рабской подражательностью
природе, а постарался расширить свой умственный горизонт.
Отлично чувствуешь себя
в эту пору
в деревне, хотя и
живешь, зная, что за ворота двора ступить некуда.
Природа облагает человека зажорами и, по народному выражению, не река уже топит, а лужа.
В конце Фоминой недели началась та чудная пора, не всегда являющаяся дружно, когда
природа, пробудясь от сна, начнет
жить полною, молодою, торопливою жизнью: когда все переходит
в волненье,
в движенье,
в звук,
в цвет,
в запах.
Ничем подобным не могли пользоваться Черезовы по самому характеру и обстановке их труда. Оба работали и утром, и вечером вне дома, оба
жили в готовых, однажды сложившихся условиях и, стало быть, не имели ни времени, ни привычки, ни надобности входить
в хозяйственные подробности. Это до того въелось
в их
природу, с самых молодых ногтей, что если бы даже и выпал для них случайный досуг, то они не знали бы, как им распорядиться, и растерялись бы на первом шагу при вступлении
в практическую жизнь.
Если б мы
жили среди полей и лесов дремучих — так, а то жени вот этакого молодца, как ты, — много будет проку!
в первый год с ума сойдет, а там и пойдет заглядывать за кулисы или даст
в соперницы жене ее же горничную, потому что права-то
природы, о которых ты толкуешь, требуют перемены, новостей — славный порядок! а там и жена, заметив мужнины проказы, полюбит вдруг каски, наряды да маскарады и сделает тебе того… а без состояния так еще хуже! есть, говорит, нечего!
— Сударыня, — не слушал капитан, — я, может быть, желал бы называться Эрнестом, а между тем принужден носить грубое имя Игната, — почему это, как вы думаете? Я желал бы называться князем де Монбаром, а между тем я только Лебядкин, от лебедя, — почему это? Я поэт, сударыня, поэт
в душе, и мог бы получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден
жить в лохани, почему, почему? Сударыня! По-моему, Россия есть игра
природы, не более!
Но так как Арина Петровна с детства почти безвыездно
жила в деревне, то эта бедная
природа не только не казалась ей унылою, но даже говорила ее сердцу и пробуждала остатки чувств, которые
в ней теплились.
Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И
в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя позднее любви
С досады
в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
Матвей глядел на все это со смешанным чувством: чем-то родственным веяло на него от этого простора, где как будто еще только закипала первая борьба человека с
природой, и ему становилось грустно: так же вот где-нибудь
живут теперь Осип и Катерина, а он… что будет с ним
в неведомом месте после всего, что он наделал?
Люди, живущие
в естественных условиях жизни, не по городам, но среди
природы, борясь с нею,
живут без этого ограждения и знают, как мало может оградить их насилие от окружающих их действительных опасностей.
— Ах, батюшка! да фамилья-то моя, пожалуй что, и Ежевикин, да что
в том толку? Вот уже девятый год без места сижу — так и
живу себе, по законам
природы. А детей-то, детей-то у меня, просто семейство Холмских! Точно как по пословице: у богатого — телята, а у бедного — ребята…
Он шел и чувствовал, что он помпадур. Это чувство ласкало, нежило, манило его. Ни письмоводителя, ни квартального, ни приставов — ничего не существовало для него
в эту минуту. Несмотря на утренний полусумрак, воздух казался проникнутым лучами; несмотря на глубокое безмолвие,
природа казалась изнемогающею под бременем какого-то кипучего и нетерпеливо-просящегося наружу ликования. Он знал, что он помпадур, и знал, куда и зачем он идет. Грудь его саднило, блаженство катилось по всем его
жилам.
«И кроме этого»,
в то же время думал он: «кто мне мешает самому быть счастливым
в любви к женщине,
в счастии семейной жизни?» И юное воображение рисовало ему еще более обворожительную будущность. «Я и жена, которую я люблю так, кàк никто никогда никого не любил на свете, мы всегда
живем среди этой спокойной, поэтической деревенской
природы, с детьми, может быть, с старухой тёткой; у нас есть наша взаимная любовь, любовь к детям, и мы оба знаем, что наше назначение — добро.
"А не то послушаться ее? — мелькнуло
в его голове. — Она меня любит, она моя, и
в самом нашем влечении друг к другу,
в этой страсти, которая, после стольких лет, с такой силой пробилась и вырвалась наружу, нет ли чего — то неизбежного, неотразимого, как закон
природы?
Жить в Петербурге… да разве я первый буду находиться
в таком положении? Да и где бы мы приютились с ней. эх И он задумался, и образ Ирины
в том виде,
в каком он навек напечатлелся
в его последних воспоминаниях, тихо предстал перед ним…
В Крыму и на Кавказе опять-таки хороша только
природа, а населяющие их восточные человеки, с их длинными носами и бессмысленными черными глазами, — ужас что такое!..
в отчаяние приводящие существа… так что я дошел до твердого убеждения, что человек, который хоть сколько-нибудь дорожит мыслью человеческой, может у нас
жить только
в Москве и
в Петербурге.
В его «Зоологических очерках»
природа жила такой яркой красивой жизнью, и, кроме того… он сменял микроскоп на ружье республиканского милиционера.
— О господи, пусть он
живет; он единственное сокровище мое, — прошептала она и несколько даже рассердилась на себя. Но что делать: «гони
природу в дверь, она влетит
в окно!»
Грозы уж он не боится и
природы не любит, бога у него нет, все доверчивые девочки, каких он знал когда-либо, уже сгублены им и его сверстниками,
в родном саду он за всю свою жизнь не посадил ни одного деревца и не вырастил ни одной травки, а
живя среди живых, не спас ни одной мухи, а только разрушал, губил и лгал, лгал…
Девушка эта, наделенная от
природы очень способною головою, но беспокойнейшим воображением, не поладив с порядками родительского дома, приехала из Москвы с намерением
жить в Петербурге своим трудом.
Начал я
жить в этом пьяном тумане, как во сне, — ничего, кроме Антония, не вижу, но он сам для меня — весь
в тени и двоится
в ней. Говорит ласково, а глаза — насмешливы. Имя божие редко произносит, — вместо «бог» говорит «дух», вместо «дьявол» — «
природа», но для меня смысл словами не меняется. Монахов и обряды церковные полегоньку вышучивает.
Да
живет же сия дикая Республиканская независимость
в местах, подобно ей диких и неприступных, на снежных Альпийских громадах, среди острых гранитов и глубоких пропастей, где от вечных ужасов
Природы безмолвствуют страсти
в хладной душе людей и где человек, не зная многих потребностей, может довольствоваться немногими законами
Природы.
Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны!
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны,
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
На луговой стороне Волги, там, где впадает
в нее прозрачная река Свияга и где, как известно по истории Натальи, боярской дочери,
жил и умер изгнанником невинным боярин Любославский, — там,
в маленькой деревеньке родился прадед, дед, отец Леонов; там родился и сам Леон,
в то время, когда
природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась
в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась… весенними цветами; смотрелась с улыбкою
в зеркало… вод прозрачных и завивала себе кудри… на вершинах древесных — то есть
в мае месяце, и
в самую ту минуту, как первый луч земного света коснулся до его глазной перепонки,
в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а
в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование! по которому осьми-десятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье
в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех
в любви и рога при случае.
Юный счастливец, которого жизнь можно назвать улыбкою судьбы и
природы, угасает
в минуту, как метеор: злополучный, ненужный для света, тягостный для самого себя
живет и не может дождаться конца своего…
Марья Дмитрев<на>. О! это невозможно! это слишком жестоко! сыну не видаться с матерью, когда она слабая, больная, бедная,
живет в нескольких шагах от него! О нет! это против
природы… Аннушка!
в самом деле он это сказал?
Я
жить спешил
в былые годы,
Искал волнений и тревог,
Законы мудрые
природыЯ безрассудно пренебрег.
Что ж вышло? Право смех и жалость!
Сковала душу мне усталость,
А сожаленье день и ночь
Твердит о прошлом. Чем помочь!
Назад не возвратят усилья.
Так
в клетке молодой орел,
Глядя на горы и на дол,
Напрасно не подъемлет крылья —
Кровавой пищи не клюет,
Сидит, молчит и смерти ждет.
В хаосе
природы, среди повсюду протянутых нитей, которые прядут девы Судьбы, нужно быть поминутно настороже; все стихии требуют особого отношения к себе, со всеми приходится вступать
в какой-то договор, потому что все имеет образ и подобие человека,
живет бок о бок с ним не только
в поле,
в роще и
в пути, но и
в бревенчатых стенах избы.
Охота к чтению и жажда к знаниям были
в нем так сильны, что он,
живя в деревне, мало разделял обыкновенные детские забавы своих сверстников, хотя от
природы был резов и весел; ребяческой проказливости он не имел никогда, всегда был богомолен и любил ходить
в церковь.
Потом пронесся слух, что не на Невском проспекте, а
в Таврическом саду прогуливается нос майора Ковалева, что будто бы он давно уже там; что когда еще
проживал там Хозрев-Мирза, то очень удивлялся этой странной игре
природы. Некоторые из студентов Хирургической академии отправились туда. Одна знатная, почтенная дама просила особенным письмом смотрителя за садом показать детям ее этот редкий феномен и, если можно, с объяснением наставительным и назидательным для юношей.
Стяжав от всего почти дворянства имя прекраснейшего человека, Гаврилов
в самом деле, судя по наружности, не подпадал никакого рода укору не только
в каком-нибудь черном, но даже хоть сколько-нибудь двусмысленно-честном поступке, а между тем, если хотите, вся жизнь его была преступление: «Раб ленивый», ни разу не добыв своим плечиком копейки, он постоянно
жил в богатстве, мало того: скопил и довел свое состояние до миллиона, никогда ничем не жертвуя и не рискуя; какой-нибудь плантатор южных штатов по крайней мере борется с
природою, а иногда с дикими племенами и зверями, наконец, улучшает самое дело, а тут ровно ничего!